Ознакомился с пылким шедевром гениального нашего Никиты Сергеича «Утомленные Солнцем — 2. Предстояние». Название «Предстояние» очень к фильму подходит: оно пафосно, как фильм, труднопроизносимо — что-то среднее между «приставанием» и «представлением» с легким оттенком заупокойности — «преставился» (этот оттенок замогильности будет периодически проявляться о всем фильме) и, наконец, непонятно, к чему оно тут. Фильм тоже сначала кажется совершенно неуместным: зачем вообще было его снимать? Чтобы что? Что хотел сказать режиссер Михалков, он же МихАлков своей картиной? Непонятно.
Персонажи помнят о собственной смерти и ведут себя соответствующе: они мертвы
Первая загадка состоит в том, почему потребовалось оживлять героев, благополучно убитых режиссером в первой части? Почему нельзя все то же самое сделать с другими людьми? Очевидно, Михалкову просто трудно расстаться с этими героями. Он испытывает к ним привязанность. Личную. Это и не удивительно: «Утомленные Солнцем — 1» — одна из лучших работ режиссера, а возможно и вовсе — один из лучших фильмов, когда-либо снятых человеком. Все люди в этом фильме настолько живы, что язык не поворачивается назвать их персонажами. Он любят, грешат, ревнуют, предают, мстят, ненавидят и раскаиваются так искренне, так по-настоящему, что даже после их смерти чувства их не исчезают, а остаются со зрителем. В результате мы имеем картину, равноценную шекспировскому «Макбету». Простите меня за пафос.
И вот, не будучи в силах расстаться с ними, Михалков их оживил. Не нужно было этого делать. Очевидно, персонажи помнят о собственной смерти, и ведут себя соответствующе: они мертвы. Они ходят, говорят, взаимодействуют с другими персонажами, но все это скорее напоминает какой-то посмертный сон. Мы имеем дело с зомби. Они холодны, лица их малоподвижны. Их жизнь — ад. Герой Меньшикова окончательно превращается в некое подобие назгула — мучимого страхом перед Господином и мучающего тех, кто ниже. Дапкунайте — вовсе исчезает, а на ее место приходит обожаемая мною Виктория Толстоганова. Она играет великолепно, но ничего не может сделать — ее героиня уже мертва. Котов превращается в лагерную пыль. Серую, обезличенную. И восстает из этого праха в новом качестве. Очень показателен сам момент этого воскресения Котова — он воскресает одновременно с получением известия о начале войны. Узнав о войне, он радуется. Война для него — символ собственной значимости, свободы. Он вообще предстает в фильме духом войны. Война — его жизнь. Больше в его жизни ничего нет. Он так же потусторонен, как и другие «воскрешенные» персонажи. Но есть нюанс.
В интернете (и не только в нем) уже давно умиляются самой большой и искренней любви Никиты Сергеича — любви к самому себе. За отсутствием ложной скромности и трезвое, прагматичное отношение к предназначению окружающего его народа ему уже давно дали кличку «БаринЪ». БаринЪ и тут себя не обделил: поскольку в рамках военной драмы по Великой Отечественной войне сыграть царя не было ну никакой возможности, Михалков просто и со вкусом сделал себя супергероем.
У супергероя железные пальцы, из которых выскакивают лезвия. Супергерой ловко прыгает по кишкам не такого ловкого, как он, быдла и со страшной силой мочит фрицев. Окружающие же в основном используются как смазка для немецкого штыка и фарш на немецких же гусеницах. Получился такой православный человек-паук по-михалковски. Пребывающий среди «обычных людей» сверхчеловек.
«Обычные люди» в картине, как правило, используются для того, чтобы своей никчемностью, подлостью, трусостью и идиотизмом оттенить скромно сияющее совершенство главного героя. Очень показательны неброские сравнения, внедренные в фильм режиссером. Так, например, в момент падения на храм бомбы, после взрыва, разносящего все в клочки, остаются невредимы: сам Михалков, немец, который тут же Михалкову сдается и даже показывает, как правильно связать ему руки (понял, перед кем стоит) и икона Богородицы. Весь фильм то и дело на экране возникает крупный план лица Михалкова. Он в каске, в бороде проседь, глаза устремлены в никуда. Невозможно не заметить этом кадре сходство с русскими иконами.
Получился такой православный человек-паук по-михалковски
Есть идея, что это был образ солдата, вынесшего на своих плечах тяготы Войны, но в роли простого солдата-штрафника Михалков так же убедителен, как Элтон Джон в роли католического монаха. Смотришь на него, и сразу становится ясно, что «тут вам не здесь». Иногда возникает мысль, что «чистилище», в которое Михалков опустил своего героя, — это такой способ привести его к покаянию, вытащить из ада, избавить от вечной смерти, которую тот несомненно, судя по УС-1, заслужил, но михалковское извращенное, напыщенное понимание термина «человеческое достоинство» (в Церкви это называется «гордыня») не дает этой мысли развиться и закрепиться. В итоге получается какой-то дикий сплав из «Богатые тоже плачут» и «Спасения рядового Райана». Утомление рядового БаринЪа.
Бога и православия в картине много. Их много и они такие, что становится нехорошо. Примерно вот это когда-то изрядно отпугивало меня от Церкви. Вера в УС-2 — сектантская, злобная, с легким оттенком превосходства. Верующие и неверующие в фильме противопоставлены жестко: первые живут, вторые — уничтожаются. Священник с оторванными ногами, в воде, держась за противокорабельную мину, крестит Надю, и Надя спасается. После этого Надя прощается с миной и мина подрывает корабль с «совками-идолопоклонниками». Для того чтобы подчеркнуть идолопоклонничество, режиссер использует бюсты Сталина, которые грузят на эвакуационный транспорт.
После взрыва один из бюстов падает рядом с Надей, напоминая, что и она — жива только по милости. Перед боем татары начинают молиться, а кремлевский курсант держит в руках ключи от выделенной государством квартиры и повторяет ее адрес. Следующий кадр — ключи,зацепившиеся за красные от крови гусеницы немецкого танка. Разделение людей на имеющих веру и не имеющих проходит через фильм красной нитью.
Я — православный. Я прекрасно помню радость неофитства. Мне, конечно, хочется, чтобы православие приняли все. По одной простой причине: православие — Истина. Однако у меня не возникает желания, чтобы все неверующие сдохли в страшных муках. Мне этого для самоутверждения не требуется. Зачем это Михалкову — догадываюсь. Его обращение к православию примерно так же искренне, как любовь к советской власти, которая вот только что была, а теперь раз — и нету. Как отрезало. Зыбко все. Шатко. И зыбкость эту вместе с шаткостью можно ликвидировать двумя способами: первый — подняться над собой, второй — унизить окружающих. Каждый выбирает способ себе по силам. Вот только к вере это не имеет ни малейшего отношения.
Чуткий организм Никиты Сергеевича почувствовал укрепление российско-германской дружбы
В связи с этим возникают особенности портрета фашистов, которые когда-то вторглись на нашу землю и убили 27 миллионов людей. У Михалкова немцы — карающий меч. Орудие Бога. Они чисты как ангелы. Они расстреливают цыганский табор, но ты их как-то понимаешь, они сжигают всю деревню, но деревня это заслужила своей черствостью. Они свято блюдут международные конвенции и только тупые совки заставляют их расстрелять судно Красного Креста. Во время просмотра этого шедевра я несколько раз вспоминал рассказы о войне моих дедов и прадедов, бабок и прабабок. Наверное, им почудилось, что санитарные эшелоны, в которых они ехали, бомбились и расстреливались, им привиделось, как расстреливают раненых в госпиталях, им показалось, как вешают и сжигают не за молчание, а за слово, сказанное в защиту ближнего.
Чуткий организм Никиты Сергеевича Михалкова, унаследовавший эту свою чуткость от поколений предков, тонко чувствующих исторический момент и оттого понимающих, кому нужно петь «осанну» в каждый конкретный момент, почувствовал укрепление российско-германской дружбы в последнее время. И сделал выводы.
Отношение к реальной истории в фильме — более чем фривольное. Но если в первом «Солнце» это все отыгрывалось драматургией, служило ей, то тут все это стало самим смыслом фильма. Главным стали декорации. Если в театре главным зрелищем становятся декорации, то это называют провалом. Если это происходит в фильме Михалкова, то это называют «великим кино о великой войне, от великого режиссера».
Нежные немцы, которых фюрер освободил от «химеры совести», дырявые ложки, рассыпаемые с самолетов, танки под парусами... Все это — органично бы смотрелось в китайском боевике или японском мультике, но не в картине, для съемки которой нужно было «смотреть кинохронику и изучать материалы».
Остался один вопрос: зачем режиссер снимал весь этот маразм? Почему человек, снявший «Чужой среди своих», начал снимать вот это? Как так получилось, что раньше было интересно смотреть, а теперь с экрана льется непонятно что? И на эти вопросы есть ответ. Все просто: раньше талантливый режиссер Михалков, будучи порабощаем советской властью, снимал для вас. Поэтому картины, снятые талантливым режиссером для вас, вам нравились А сейчас он снимает не для вас. Не вы его аудитория. Этот продукт — для экспорта. Для кинематографических жюри разных кинофестивалей. А вы — режиссеру не нужны. Вот и все. Он деньги получает от государства, а не от вас. А славу от международных фестивалей, которым плевать на то, что было на самом деле в какой-то России, с какими-то русскими во время какой-то Великой Отечественной. А поскольку им плевать, то и режиссеру — плевать.
Автор Роман Носиков
Источник: rus-obr
|
