 29.10 В драме Константина Худякова "Однажды в Ростове" Юрию Беляеву досталась роль генерала. Не бравого истукана в погонах и папахе, а настоящего русского офицера в самом благородном смысле этого слова. "Его нравственный уровень очень высок", - говорит о Шапошникове режиссер. "Это человек очень верный", - вторит ему Беляев. И добавляет: "Не мне чета…". О роли, об отношениях с режиссером, о компромиссах, на которые вынужден идти каждый актер, Юрий Викторович рассказал нашему корреспонденту.
- Юрий Викторович, я знаю, вы не так давно вернулись из Мариуполя, со съемок. Говорят, нелегко там было: жара, многочасовые смены…
- Неделя была очень тяжелая, массовка, детишки снимались. Представляете, что такое 90-я смена подряд? Даже члены съемочной группы удивлялись. Но тяжелее всего было режиссеру. Боже мой, как же он переживает у монитора! Он как болельщик, у него работают абсолютно все группы мышц. Все проживает с актерами, иногда даже сильнее, чем они сами. Колоссальная нагрузка.
- А вам как далась эта работа? С удовольствием снимались у Константина Павловича?
- То, что происходит у Кости на площадке – это скорее кинопроцесс, чем телевизионные тараканьи бега. И мне это нравится. От этого признательность, уважение и самоконтроль - все другое становится. Мне импонирует манера его работы с актерами. Раньше - а я очень давно его знаю - он был почти жесткий, порой загонял артиста в придуманный рисунок. А сейчас его территория отношений с артистами – вольная, свободная, доверительная - не такая, как 35 лет назад. Он оброс дружескими отношениями, что дает дополнительные преимущества в работе – и ограничения тоже. Костя заинтересованно относится к актерам, знает, что это за люди, любит их. Он правит их поведение так корректно и мягко, что это не всегда похоже на труд. Его методы неявные, скрытые – и это то, что принято называть мудростью. В такой атмосфере, конечно, хочется работать.
- Вашего героя генерала Шапошникова, отказавшегося стрелять в участников голодного бунта, Константин Павлович называет совестью нации. А что думаете о своем герое вы?
- Он олицетворение очень ценного для меня понятия "верность". Он дал присягу, верен ей, не изменяет родине. Он военный человек и прекрасно понимает, что он часть народа - того самого, в который ему приказано стрелять. Он должен приложить руку к козырьку и выполнить команду. А он не может… Не показано, чем он за это поплатился, но догадаться несложно: лес рубят – щепки летят. Но, понимаете, наша собственная жизнь – единственная территория, на которой мы можем пытаться быть хозяевами. Наш характер – единственное приспособление, при помощи которого мы можем проявить себя. Сохранить в себе качества, без которых жить нельзя, трудно. Но я убежден: самая главная работа, для которой человек рождается, это работа над собственной душой. Иногда с помощью компромиссов, иногда – с помощью невыполнения приказов… Это драматическая история. Можно даже сказать, что она о рождении советского диссидентства – оно рождалось именно так.
- Вы очень уважительно отзываетесь о Константине Павловиче, а он, в свою очередь, называет себя вашим крестным отцом в кино... А как проходило крещение?
- Да, Костю я явно могу считать своим крестным в телевизионном кино – я снимался в его первом сериале "Самозванцы". Но познакомились мы задолго до этого. В дом к Худякову меня привел мой коллега Валера Погорельцев. Они оба были меломаны, и это была территория совершенно отдельного обитания. Помню, Костя спросил: "Что тебе поставить?". Я назвал несколько исполнителей. А ему тогда из очередной поездки музыканты Зыкиной привезли акустику, а мосфильмовские краснодеревщики сделали хорошие колонки… И когда заиграл симфонический оркестр, у меня зашевелились волоски на груди - качество звука было очень неожиданным. И я тогда зауважал Константина Павловича очень сильно…
- Однако, насколько я знаю, знакомство и взаимное уважение в сотрудничество переросли далеко не сразу. Тогда Худяков отдавал самые интересные роли Леониду Филатову, а вас, выходит, не воспринимал всерьез? Не было обидно?
- Константин Павлович дружил с Леней, а мы с Леней, несмотря ни на что, были в приятельских симпатичных отношениях. Мы ровесники, но я мальчик с большим запозданием везде – лет на семь-восемь у меня все позже получается, чем у моих сверстников. И Леня меня даже опекал немножко в театре – не специально, а своим хорошим отношением. Только потому, наверное, что он знал про меня от Саши Кайдановского, который задал мне определенный ценз в отношении актерского занятия… Вот Кайдановского, кстати, я с полным правом могу назвать своим крестным отцом в театре – он пытался помочь мне в очередной раз поступить в институт: я ведь четыре года поступал, и последние два – только в Щукинское училище!.. Так вот, мои товарищеские отношения с Константином Павловичем заканчивались пробами – конечно, он утверждал Леню. Он был его любимым актером. А мной владело двойное ощущение: с одной стороны, я был очень благодарен за персональное приглашение на пробы – для меня тогда это был факт биографии, с другой - была обида и зависть из-за того, что утвержден не я. Это затухало к следующим пробам, а потом опять возникало.
- И все же эти испытания, мучительные для всякого актера, ваших отношений не испортили. Редкий случай!
- Понимаете, все, что я знаю о Косте, позволяет мне говорить о нем как о человеке порядочном, честном, профессиональном и лишенном ханжества. Я уже говорил, что понятие "верность" для меня очень важно – во всех смыслах этого слова. Верность себе, профессии, людям… Вот Константин Павлович – один из самых верных людей.
- А себя вы можете назвать верным человеком?
- Мне хочется быть таким, но получается не всегда. Я наделал много такого, за что мне стыдно. Я обидел и оскорбил не одного человека – у некоторых я готов попросить прощение на Красной площади, стоя голым на Мавзолее. Но я этого не делаю. Именно потому, что я неверный. А предательство не имеет обратной силы. Перестать быть Иудой невозможно, потому что Он уже распят. Вот так же я изменяю себе. Я позволял себе поступки, прямо противоречащие собственным желаниям. И это количество компромиссов меня порой до такой степени душит, что я начинаю ненавидеть все и всех, включая себя. Я не люблю компромиссы. Я понимаю, что Версаль – абсолютная норма жизни для социума. Но нравится мне другое. Видимо, я застрял в юношеском идеализме…
- О каких компромиссах идет речь? И почему вы на них идете, если они вам так ненавистны?
- Ну, например, мне иногда хочется уйти с площадки и послать коллег на три буквы, но я этого не делаю. А надо бы. Но я, к сожалению, не обеспеченный финансово человек. Я не могу позволить себе выбирать. Это при советской власти я читал в год по 200-300 сценариев и выбирал один. Сейчас меня не зовут в кино совсем. Мне не предлагают, а я сам ничего не делаю, для того чтобы изменить ситуацию. Это тоже компромисс. И потом, это вопрос риторический. Я ведь исполнитель. Никто никогда не знает, начиная работать в театре и в кино, чем все закончится. Разве это не компромисс? Это эксперимент в лучшем случае. А в худшем – наказание.
- В Театре на Таганке, где вы проработали 35 лет, часто приходилось наступать на горло собственной песне?
- Я начал с компромисса - в первую же неделю работы согласился стать председателем профкома. И первый приказ, который я подписал, был приказ об увольнении Высоцкого за невыход на работу. А в этом году я сам был уволен по той же причине. Замечательная рамка для цифры 35. Тогда я сказал Юрию Петровичу Любимову: "Я знаю две категории артистов - просто артисты и те, которые занимаются общественной работой". На что он мне ответил, что я обязательно буду много играть, а в профсоюзной работе мне помогут. Это был очередной компромисс, который я принял.
- Поэтому вы в конце концов и покинули театр? Не хватило настоящей актерской работы?
- Многие артисты хотят играть главные роли. Или сделать это хотя бы однажды. Мне тоже этого всегда хотелось. Актерство построено на честолюбии. В Театре на Таганке не было ни одного спектакля, поставленного на меня. И все мои иллюзии остались иллюзиями, а ожидания - тщетными. Я понял, что это процесс саморазрушения. Тренажерный зал, похожий скорей на зону, на психологический прессинг самого себя…
- В одночасье приняли решение уйти? Или обида копилась исподволь?
- Однажды Юрий Петрович отказался отпустить меня в академический отпуск. Тогда я стал потихоньку под разными предлогами освобождаться от спектаклей, в которых был занят. Оставил только один и продолжал в нем работать. Это был мучительный компромисс. Была и досада, и неудовлетворенность. Они копились-копились, и к тому моменту, когда стало совсем плохо, все имело значение: и то, что обокрали квартиру, и то, что поругался с шефом, и то, что никто из партнеров в спектакле даже не понимал, о чем я говорю, когда я о чем-то просил... А я несдержанный, невоспитанный человек. Могу в критический момент что-то неделикатное, грубое сказать, крикнуть. Ну и пошло-поехало. В итоге я скверно расстался с Театром на Таганке. К сожалению, через суд... Говорят, всяк кулик свое болото хвалит, но когда в болоте нет общих правил, оберегающих всех, тогда можно и в чужое болото перелететь без потерь.
- Как вы в свое время "перелетели" в Театр "Эрмитаж"?
- Это был эксперимент, и я считаю его лишь наполовину удачным. Я благодарен Михаилу Левитину за предложения: школа главных ролей, центрового игрока была существенная: это именно то, что я хотел и очень ждал на Таганке, но никогда не имел. Но в результате оттуда я тоже ушел и вернулся только на один спектакль, по просьбе, на которую я не смог сказать "нет". После смерти Давида Боровского Левитин попросил меня вернуться хотя бы в одну постановку - для сохранения в репертуаре спектаклей, которые Давид Львович оформлял. Был выбран спектакль – не самый мой любимый. Тоже компромисс. Для чего? А это моя память об учителе, благодарность ему.
- Сейчас нашли театр по душе?
- Нет.
- Получается, жизнь артиста неказиста, как в той поговорке. Да и на вас угодить не так легко...
- А я могу себе позволить быть капризным. Я ведь актер, мне можно…
 Юрий Беляев в роли генерала Шапошникова
 Юрий Беляев. Кадр из фильма "Однажды в Ростове"
Автор: Людмила Хлобыстова, RUTV.ru
Источник: Телеканал «Россия»
|
