Генеральный директор телекомпании «Дождь» объяснила Олегу Кашину, почему на ее канале появилась цензура.
— Что случилось с проектом «Поэт и гражданин»?
— Когда запускался проект, мы обсуждали с Быковым, что стихотворения, конечно, всегда будут редактироваться по разным причинам. И по формату, и по количеству строчек, и по жанру. Заказчик имеет право вносить изменения, но, конечно, по согласованию с автором. И так все стихи, которые вышли, так или иначе редактировались. Андреем Васильевым, самим Быковым, где-то нами самими — это всегда взаимный процесс. Когда я получила первую версию этого стихотворения, то сразу, прочитав его, я поняла, что никогда не поставлю это стихотворение.
— Почему?
— Потому что оно переходит границы допустимой критики для данного проекта.
— В чей адрес? Медведева или Путина?
— В адрес Медведева.
— Но сатира же всегда кого-то задевает, это нормально.
— Да, но я же про себя говорю, про свою реакцию. Вот я прочитала это стихотворение и представила свою эмоцию, если бы это было написано про меня. Если высмеиваются не мои поступки на должности директора компании, а задеваются мои личные качества, моя личная жизнь. Я как публичный человек должна быть готова к разным оценкам, но это не значит, что я в броне и не обиделась бы. И не понимаю, почему такая реакция в соцсетях...
— Нет, ну понятно, почему такая реакция. Вас любят, и требования к вам другие. Если бы это был Первый канал, никто бы и не возмущался, потому что от него и так никто ничего не ждет. А это «Дождь», к которому все относятся как к свободе слова.
— Но я же не обещала быть площадкой для выражения какой угодно критики и чьих-либо представлений о том, что прекрасно, а что нет, что выходит за рамки приличия, а что нет. И это всегда мое решение. Ведь до этого были гораздо более жесткие стихи, но высмеивались в них поступки. Вот еще маленький штрих. «Серебряная калоша». Много лет назад. У нас номинирован Петросян, и накануне «Калоши» меня находит Михаил Задорнов — и говорит: «Я знаю, что вы хотите номинировать Петросяна, и я очень вас прошу этого не делать». Почему? Он говорит: «Понимаете, он настолько эмоционально ранимый человек, что вот вы готовы на себя, на свою совесть повесить возможный инфаркт Петросяна?» Когда я его слушала, первая реакция была — Михаил, ну о чем вы говорите? Это «Калоша», это юмор, это шутка. А он отвечает: «Вы не понимаете. Я же его знаю, я же не случайно к вам приехал, я хочу вас предупредить и снять с вас потенциальную ответственность за то, что такое может случиться, потому что он очень болезненно к этому относится. И мы не стали присуждать Петросяну «Калошу», потому что странную победу мы бы одержали.
— Но это ведь тоже ненормально на самом деле.
— Вероятно. Мне вот Васильев вчера сказал — слушай, с таким человеческим отношением ко всему нефиг вообще строить телеканал. Но я ведь себя не могу поделить — на человека, менеджера, зрителя, владельца и так далее. Все эмоции, которые у меня есть, — они мои, понимаешь? Снимая Петросяна с номинации, я убедила всю команду, что слишком высока цена, которую мы можем заплатить за шуточку для 1000 человек в зале и еще 20 изданий, которые об этом напишут. Просто такая маленькая сомнительная радость: типа все равно поставим, на нас давить нельзя, мы свободные художники... Со стихотворением так же. Поставить стихотворение и сказать, что мне на все наплевать, вот какая я смелая и гордая птица — это маленькая победа, а я хочу большего, я хочу, чтобы канал развивался, чтобы росла аудитория, чтобы он приносил прибыль. Я хочу запускать новые проекты, я хочу приглашать талантливых журналистов, которым надо платить зарплату, хочу обновлять техническую базу, чтобы иметь возможность работать оперативно и круглосуточно. Хочу работать и получать удволетворение от большого результата, а не от сиюминутных побед.
— Но вопрос, какой ценой, потому что сегодня сняли стихотворение, завтра снимут сюжет Васюнина про антифашистов, а послезавтра окажется, что весь канал про молодых успешных, про позитив и ничем не отличается от канала СТС.
— Про молодых и успешных — я тоже хочу. Только успешные могут менять качество нашей жизни! И почему «успех» — это ругательное слово? Какой ценой — всегда есть грань, за которую нельзя переходить. Вот знаешь, если завтра мне скажут, что у тебя эфиром начинают рулить «Наши» и надо повесить на кол портрет Людмилы Алексеевой — и тогда ты продолжаешь работать, либо канал закрывается, — я закрою канал или сделаю канал для взрослых. Или постараюсь его продать. Но ведь снятие стихотворения, которое может обидеть лично человека, который мне симпатичен, — это тоже мои ценности!
— То есть вы промедведевский канал буквально, да?
— Нет. Но нам близки либеральные ценности, декларируемые Медведевым, и мне он симпатичен. Но он меня расстраивает из-за того, что не может эти либеральные ценности провести в жизнь и довести до ума. И мы об этом говорим у нас в эфире очень много. Если завтра Владимир Владимирович точно так же даст месседж по поводу либеральных ценностей...
— То вы простите ему Ходорковского и все прочее?
— Что значит простим? Мы скажем: смотрите — что-то меняется, что-то происходит, изменилась риторика вдруг, это ведь не константа, люди развиваются, понимаешь. Вдруг пришло осознание, что либеральные ценности более правильные для будущего нашей страны, для электората. Что значит простить или не простить? Мы же как средство массовой информации даем объективную картину и максимально освещаем все стороны нашей жизни — и понимаем, какое влияние могут оказывать СМИ на формирование тренда. Вот Собянин пришел к власти, ругают его, откуда он, почему он. Он и не проявил себя пока в полной мере, в которой можно дать ему оценку. Но если потенциально он пытается сделать нашу жизнь в Москве лучше, я очень хочу его в этом поддерживать. Я не хочу его сразу закидывать помидорами — а-а-а, он сказал снести палатки, и понеслась. Я хочу сказать — старается, а вдруг получится. Меняет руководство в Парке Горького. Это же правильная мысль — отдать это человеку, у которого есть деньги и который потенциально может из этого места сделать действительно кайфовый европейский парк. Я хочу это поддержать. Поддержать как СМИ. Мы не хвалим Собянина или ругаем. Мы говорим — вот он пытается это сделать. Если у него это получится — отлично, если старался и не все получилось, хорошо, а если не получится, потому что поехал по старым рельсам, не уничтожил коррупцию, снес памятники архитектуры и т.д., то будем критиковать.
— Но состоялись-то вы буквально как оппозиционный канал, а не как канал, который поддерживает Собянина.
— Это какая-то неправильная информационная среда, в которой мы все находимся, если нас считают оппозиционным каналом. При создании канала мы шли на ощупь и не понимали, что у нас получится. Мы пробовали. Мы запустили авторские программы, мы запустили новости, мы запустили какие-то разговоры в прямом эфире на актуальные темы. Получили фидбек. И поняли, что самый востребованный формат, который вызывает стойкий интерес, — это новости, это гости в студии, это живые разговоры умных людей в прямом эфире. Я строю бизнес, для которого популярность у аудитории является ключевым фактором. И это та аудитория, про которую я понимаю, аудитория активная, деятельная, думающая, обеспеченная, которую мне надо будет продавать рекламодателю. И я не делала канал для домохозяек с большим покрытием, чтобы продавать рекламу памперсам и моющим средствам. Мы строим телеканал, который работает на креативный класс, на опиньон-мейкеров. Мы поняли, что им больше всего интересны новости, и мы стали двигаться в этом направлении. Просто на ощущении, на интуиции. А если новости, то там все: и политика, и социалка, и экономика. Да мы и не стали политическим каналом. У нас сейчас процент политических новостей — какой?
— А это неважно. Для человека, который смотрит со стороны, что это за канал? Оппозиционный канал.
— Вот объясни мне, пожалуйста, в чем заключается наша оппозиционность. Я не понимаю. Только в том, что мы работаем в прямом эфире и затрагиваем все стороны нашей жизни, даем разные точки зрения. Мы тут недавно посчитали количество представителей власти и «Единой России» у нас на канале. И ты знаешь, что у нас этот процент — очень высокий: их больше, чем представителей любой оппозиции. Это может быть незаметно, но...
— Но к вам на канал может прийти Лимонов. Вы единственный канал, на который он может прийти. И это перевешивает сто единороссов. Вы говорите, если вам предложат пустить в эфир «Наших», вы откажетесь. Хорошо, но ведь обычно никто ничего такого не предлагает, никто не ставит прямо перед выбором. Просто постепенно-постепенно оттяпываются степени свободы, и потом вдруг оказывается, что и Лимонова позвать не можете, и вообще ничего не можете.
— Кем свобода оттяпывается? Сейчас вся свобода-несвобода находится внутри меня.
— Да, и уже вы внутри себя сняли с эфира стихотворение, завтра не пустите в эфир Лимонова, потому что его появление может оскорбить Суркова.
— Да, возможно. И это может быть моим решением. И это тоже вопрос о той грани, за которую я готова переступить или нет, и руководство неважно какой компанией — это всегда поиск компромисса. Просто в СМИ это публично. Конечно, я буду всегда балансировать на острие. И эта грань всегда внутри меня. Вот все, что до, — это всегда будет баланс. Я не знаю ни одного СМИ — неважно, в какое это было время и в какой стране, — в котором не было бы этого баланса. Это всегда баланс главного редактора, или акционера, или менеджера. Главный редактор или акционер задает тот или иной формат, задает, опять же, степень того или иного компромисса. И я всегда буду оценивать свои риски, потому что это мой бизнес, мои деньги, моя семья, которая подвергается риску, мои сотрудники, коих уже триста человек, и моя мечта, которую я смогла реализовать своей энергией и нечеловеческой силой воли, потому что проще сидеть тихонечко — и лучше где-нибудь в Праге — и писать в ЖЖ смелые сатирические посты, проще не продавать собственное жилье, чтобы эту мечту реализовать, проще не ошибаться, ничего не делая, и ругать всех на чем свет стоит. Но я выбрала другой путь и не хочу побеждать в малом, я хочу выиграть в большом.
— А что такое — выиграть в большом?
— Могу сказать, что это точно не значит. Удовлетворить тысячу людей или пятьсот, живущих в фейсбуке, чтобы они сказали — офигенно, какие вы смелые, что мы тут хотим, то вы и делаете, и мне повесят знамя, какая я смелая и дикая птица. Но только я не обещала быть революционером. Я хочу построить большой успешный бизнес, который приносил бы мне финансовый результат и творческую реализацию, я хочу решать социальные задачи, которые пока в обществе решаются плохо, я хочу своим примером давать людям уверенность, что все в наших руках, и от нас зависит в первую очередь качество нашей жизни. Именно поэтому мы покупаем «Большой город», развиваем «Слон», приглашаем талантливых людей в команду работать.
— Кстати, зачем вам эти хорошие люди — зачем вам Сапрыкин и Кашулинский, два гораздо более масштабных, чем сам «Слон», главных редактора?
— Чтобы «Слон» тоже стал масштабным. Максим и Юра стали членами всей команды, и сейчас у нас создается то, что было невозможно с Леней (Бершидским. — Прим. ред.), когда я пыталась объединить творческие и организационные ресурсы двух команд.
— А цель-то какая? Кого хотите победить?
— Вообще никого. Я хочу победить внутри себя и сделать из этого офигенно клевую медиакомпанию, в которой должны работать самые талантливые люди.
— Чтобы что? Чтобы зарабатывать деньги или миссия какая-то?
— Деньги и миссия. Я сейчас попробую сформулировать, чтобы не было в этом какого-то пафоса. Я понимаю, что то, как мы живем, как я живу, зависит от меня лично. Я строю компанию, которая должна превратиться в хороший бизнес. Это деньги и это кайф от результата твоей работы и всей команды. И еще благодарность зрителей и читателей. Миссия — делаем нашу жизнь лучше вместе. Вот таки пафосно получилось.
— И репутация.
— Я никогда не думала про репутацию. Потому что надо делать то, что ты сам считаешь честным и искренним. Я стараюсь не делать говна. И я не думаю о том, какая у меня при этом репутация. Мне Васильев тоже вчера говорит — вот, репутация подмочена. Я его спрашиваю: «Ты чувствуешь, что у тебя она подмочена?» Он отвечает: «Нет». И я не чувствую. У меня не подмочена. Почему я чувствую себя не то что на коне, но спокойно и уверенно? На фоне массовых отъездов, продаж бизнесов, огосударствления чего бы то ни было, на фоне того, что все ищут какие-то запасные аэродромы, не очень много людей, которые верят и принимают решения, что мы будем жить здесь, в нашей стране, что мы верим в нашу страну и хотим сделать ее лучше. Что это значит? Это значит, что у меня здесь работает 300 человек, и если мы с ними здесь генерим что-то хорошее и важное, они распространяют это хорошее уже на зрителей и на читателей. И вот волна понеслась. Я могу сейчас, имея три медийных ресурса, заняться социальными проектами, которыми мы уже занимаемся, — например, мы очень хотим, чтобы началась хоть какая-то интеграция инвалидов в общество. Проводим акции, круглые столы, запускаем серию роликов о том, как инвалиду влиться в общество,чтобы общество готово было их принять.
— Но такие вещи возможны и на Первом канале. Там, например, весь год сваха Роза Сябитова, которую бил муж, объясняла зрительницам, что если их бьет муж, то это ненормально. Это тоже очень важная социальная история, которую делал Первый канал.
— Я не знаю, я не анализировала Первый канал. Мы просто делаем то, что для нас важно. Я вот хочу, чтобы Москва стала велосипедной. Как это сделать? Говорить, что это невозможно, что у нас вот все ни как у европейцев. Давайте начнем пересаживаться сами на велосипеды, рассказывать об этом, делать стоянки на «Красном Октябре» для великов, рисовать планы велосипедных дорожек. Вдруг это как-то дойдет до Собянина, и люди, которые его окружают, начнут этим вопросом заниматься. Политики у нас не больше, чем всего остального.
— То есть вы хотите уйти от политики?
— Не хотим.
— Я спрашиваю лично вас.
— Да какая разница. Мы можем уйти от нее, если поменяем формат, если скажем — о'кей, мы не делаем больше новости, делаем только авторский формат, двигаемся в сторону, не знаю, автомобильного телеканала. Но раз уж нас принесло в новости, если это стало стержнем, то, конечно, без политики не обойтись.
— Кремль с вами как общается?
— Никак не общается! Мне не звонит никто. У меня нету, как это называется, кураторства, но при этом я знаю, что нас знают и за нами внимательно наблюдают. Я чувствую себя спокойно, так как у меня нет фиги в кармане, я действительно не строю оппозицию и не хочу революций, и отношение к существующим оппозиционерам у меня очень сложное. Другое дело, что я просто хочу жить в стране, в которой проходят нормальные демократические выборы. Когда все вокруг все время говорят про выбор из существующего тандема, это значит, что третий, четвертый вариант совсем не рассматривается, его вообще теперь нет? Вот это мне очень не нравится, мы на канале против этого. Это ж разве оппозиция, это просто нормальное представление о демократическом обществе. Я хочу жить в родной нормальной стране.
— Но Россия сейчас так устроена, что любое нормальное представление уже и есть само по себе оппозиция.
— Ну тогда это не я оппозиция, правда же?
Источник: afisha
|
